Это был первый вечер за полгода, когда Джезабель нарушила свой негласный сухой закон. Душа сама потянулась к бутылке дорогого пойла, которое девушка стащила еще со времен протирания задницы в клубе Дэвидсона. Предаваться воспоминаниям и унынию она не собиралась. Хотела немного скрасить воскресенье за чисткой оружия. Ему уготовано место в спальне над постелью.
__________________________________________________________________________________
НЕСКОЛЬКО ДНЕЙ ДО

– Я хочу этот, – женский указательный палец ткнул в сторону двустволки. Судя по слою пыли со стены она не снималась уже давно.
– Воу, малышка, угомони свой пыл, – продавец усмехнулся, оценивая хрупкую точеную фигурку в мешковатой одежде и очень знакомой мужской рубашке, – Ты хочешь, чтобы тебе разъебало плечо, а я потом получил за это по морде от Джанго?
Джезабель скривилась, словно она заглотила лимон без кожуры. Во-первых, ей не нравилось, что некоторые ее до сих пор связывают с Дэвидсоном. Во-вторых, перечить буйному нраву – огромная ошибка. И нет, это не избалованность положением, когда девушка была близка с обворожительным опасным ублюдком. Это ее характер, шипы которого торчали и до знакомства с ним. Этакий своеобразный коронный шарм Райнберг. В глазах сверкнула ярость, мускулы лица напряглись. Ей хватило доли секунды, чтобы метнуть правую руку через стойку, схватить собеседника крепко за ворот рубашки и потянуть на себя. На удивление хватка у нее была сильной.
– Я хочу эту двустволку, – четко и с расстановкой выплюнула Джез в лицо, на котором несколько минут назад сияла усмешка. В левой руке сверкнуло лезвие ножа-бабочки, – Ты меня понял?
__________________________________________________________________________________

Совпадение или на другом конце города реально сработал маячок на открытие ворованной бутылки, раз на пороге небольшой квартирки возникла знакомая до тошноты рожа? А быть может кое-кто болтливый слил инфу о покупке огнестрела? Вернее, воровства… По мнению девушки она просто взяла свое. В общем, плевать. Райнберг не любила копаться в мелочах и причинах внезапного появления людей в своей жизни.
Она молча впустила мужчину, и вернулась к своему занятию. Хотя надо было в идеале захлопнуть дверь перед его носом. Но не в характере Джезабель играть обиженку такого рода. Да и не умела она обижаться толком. Обида – это когда к человеку остались эмоции. Райнберг же предпочитала от них избавляться как от сорняков. Да, было круто, цепляюще, страстно и горячо, но, спасибо, наелась.
– Настала моя очередь к тебе приходить… – Он первый нарушил молчание. В ответ не получил даже ее взгляда. Не потому что недостоин, просто оружие в руках возбуждало куда больше, чем тембр голоса и аромат мужских духов, заполонивших гостинную. Раньше Джез теряла от этого голову. Сейчас она снова умеет переключаться и дистанциироваться от всего, что приносит неприятности.
– Я скучал по тебе… – Продолжает наступление. Райнберг стискивает зубы, но не откладывает двустволку в сторону. Она задается вопросом, какого черта даже этот подонок приходит со своим лживым «скучал», а человек, громко скандировавший лозунги про крепкую дружбу, в проебе? Вот это действительно обидно.
– В последний раз ты ушла ничего не объяснив… – Присаживается напротив, пытливо смотрит. Она поднимает голову и пронзает взглядом его лицо. Ничего в нем не изменилось: такое же красивое и такой же пустой грустный взгляд одиночки. Одиночки, который никого по-настоящему в свою жизнь не впустит.
– Тебе удалось свои щупальца засадить в меня глубоко, но я не готова терпеть твое блядство, поэтому и ушла, – Райнберг натянула свою фирменную улыбку. У нее обострилась аллергия на людей, неумеющих жить без построннего шума, приторного внимания и обожания. – Сколько их было в промежутке пока ты скучал по мне, а?
На самом деле ей не нужна была цифра, некоторых его дам она узнала лично. Случайно. И для нее этого было достаточно, чтобы закрыться и вернуться к прежней независимой себе, которой была в самом начале знакомства с ним.
– Я не хочу о том, что было. Я пришел за тобой. Хочу, чтобы сегодня ты была со мной.
Джезабель слушает, усмехается. Сегодня… Это ключевое слово. Потому что она уже знает, что «завтра» у них нет, и никогда не было.
– Хорошо, я с тобой сегодня, оставайся, – Она откинулась спиной на спинку кресла и закинула ноги на журнальный столик. Запчасти двустволки полетели на пол. Что будет дальше – ее не интересовало. Брюнетка понимала, если поддастся соблазну, то в очередной раз окажется дурой. Первый и вторые разы можно еще самой себе простить. А вот в третий раз получить граблями по лбу – это уже идиотизм.
– Иди ко мне, я тебя отогрею?
Райнберг каждой клеточкой тела ощущает горячий мужской взгляд. И только в этот момент до нее доходит, насколько она выглядит вызывающе в нижнем белье и его рубашке, накинутой поверх. Но ведь она же у себя дома, никого не ждала, поэтому к черту смущение! Да, еще совсем недавно Джез ручной пантерой была готова засыпать на его груди, а теперь это желание не возникало. Слишком много дерьма закинули на лопате ей в душу, чередуя с лаской и поцелуями.
Девушка поднялась с кресла. Рубашка с ее плеч полетела по направлению к своему хозяину.
– Переночевать можешь на диване, на котором сидишь. – На лице Райнберг промелькнула более теплая и радушная улыбка, хотя мысленно она добавила, что если утром застанет здесь, то выстрелит ему в голову. Мужчина по итогу не остался, он ушел раньше, чем утренние солнечные лучи прорвались сквозь стекла… И застав пустую гостинную утром, Джезабель облегченно выдохнула. Она знала, что более он ее не потревожит. И слава богам, ведь в этой истории поставлена жирная точка. Отворяя дверь блядям к себе, Он выпустил одновременно с этим бесов Райнберг, которые оторвут ему руки, если вздумает снова запускать их в ее душу…

Неимоверно хотелось курить. И плеер. Хотя бы плеер, что ли. Самый простой, он согласился бы и на кассетник. Такой, как в детстве, когда вставляешь карандаш и перематываешь  вручную. Но все, что у него было, это хорошая память, собака и книга. Приходилось импровизировать.
Борзая смешно перебирала лапами, охотилась за снежинками, но он не одергивал Элоизу. Остальные рекруты корпят над  переводом текста на французский, а Мерлин, чтоб ему пусто было, и не такое видел. Собака, совершенно по дикарски себя ведущая, вряд ли удивит координатора, а настроения заниматься дрессировкой не было. Укол вины он практически не почувствовал, хотя понимал, что должен был чувствовать себя виноватым и исправиться.
Да не пошло бы оно все?
Их оставалось всего шестеро. Если говорить серьезно, то и вовсе трое – он видел, кто и как старается, видел, кто на что способен и уж точно прекрасно себе представлял, кому не светит дойти даже до финальной тройки или двойки. Это и дураку ясно было. Будущий рыцарь Персиваль дураком не был точно. Возможно, у него были некоторые проблемы с коммуникацией, сарказмом и общением в принципе, но глупее остальных рекрутов это его не делало. Скорее выгодно выделяло на фоне прочих болтунов, старательно демонстрирующих  аристократическое происхождение, кичившихся им, но как-то… По-глупому.
Именно поэтому он сейчас и сидел на ступенях, решительно настроенный дождаться, пока все покинут хотя бы библиотечное крыло, чтобы можно было спокойно почитать «Дориана Грея», или попрактиковать французский. Персиваль потворствовал этой своей маленькой слабости – никак не мог заставить себя заниматься в казарме. Ох уж эти  зеркала, стены… Да все там было будто  создано для того, чтобы следить за каждым их вдохом.
Тут, хотя бы, дышалось легче.  Правда и холодно было, что пиздец – кроме стандартного комбинезона « нас одевали по пьяной лавочке Шотландцы», да крепких ботинок, ничего на нем и не было, и плевать, что на улице идет снег а здоровье у него, не смотря на все старания и постоянные медицинские обследования и физические нагрузки, было откровенно так себе.  Но если его взяли, значит хрен с ним, со слабым здоровьем, это ничего.
Обманчивой была и расслабленность его позы -  отдыхающий после тренировки рекрут, остывающий и по молодости не заботящийся о собственном здоровье, подумаешь. Но Персиваль был занят, пусть трудом не физическим, но умственным – все пытался понять, соотнести каждое из пройденных заданий с выбывшими рекрутами, и проваливался. Не было никаких очевидных зацепок, ничего, что указывало бы на то, что Мерлин знал их лучше, чем им казалось, и придумывал задания исходя не из каких-то конкретных данных, чего-то напоминающего определенные параметры мол агент должен уметь не дышать под водой столько-то, или спать на левом боку или сидеть в кафе исключительно за столиком у правого окна… Ни-че-го.  Он не отметал даже самые дикие версии, например ту, в которой Мерлин просто наугад выбирал задания, или ту, в которой он ориентировался не на слабости или плюсы минусы рекрутов, а на их наставников. Выяснить, кто кого привел Персиваль мог, но конкретно агентов он не знал, а совать нос в папки и системы Мерлина было пока еще чревато. Маловато опыта в хакерстве, интерес к стратегиям, тактикам, изучению возможных вариантов развития событий – Персиваль машинально перебирал и свои « сильные и слабые» стороны, искал брешь, в которую Мерлин мол попытаться ударить. Языки – прекрасно, силовая подготовка – чуть хуже, но ничего критичного, ораторское искусство – да Персиваль любого аристократа заболтает так, что голова взорвется, но информацию добудет. Ловок ли он? Несомненно. Хорошо ли знает столовый этикет? Естественно. Прекрасна ли его манера речи? Да без пизды, и от души душевно в душу, будете ли вы доедать этот чудесный кекс, в такую пренеприятнейшую погоду, уважаемый? В общем, разве что слегка самоуверенность и снобизм мешали, но  это не было непоправимым и несопоставимым с должностью недостатком.  На чем еще Мерлин мог сыграть в его случае? Алкоголь Персиваль хоть и употреблял, но без фанатизма, от сигарет, как показывала практика, тоже отказывался легко, к собаке особых чувств не питал, привязанностей личного характера не имел.
Мужчины. Мысль была дельная, но Мерлин вряд ли бы стал играть на этом, тем более что не сработало бы. С его то эмоциональным диапазоном и неумением открываться партнеру, было бы совершенно бесполезным занятием подсылать к нему мужчину. Не то, чтобы Персиваль не умел доверять, он просто… Не хотел и боялся к кому-то тянуться. Люди предают доверие,  но что еще более распространенная проблема - с ними нужно искать точки соприкосновения, стараться казаться лучше чем ты есть чтобы заинтересовать. И отвечать касанием на касание, доверием на доверие, которое, и вот тут снова возвращаемся к  замкнутому кругу – они же и предают. Ну не  дикость ли?  Персиваль иногда пытался. Заводил отношения, старался соответствовать, но партнеры требовали от него открытости эмоциональной, отсутствия  определенных комплексов. А куда ты их денешь? Не умел он ржать как лось на всю квартиру, или совать руки в трусы партнеру, готовящему завтрак. Иногда и коснуться-то не смел, одергивал себя почему-то.  Как с ним таким замкнутым и странным вообще строить отношения? Так что тут Мерлину тоже было не подобраться. Да и как он использовал бы это?
Мысли плавно перетекли от прошлого к будущему. Вероятному, конечно. Что координатор им готовит? Еще одно два испытания, и финал. Финита бля комедия, чисто номинальные туры, которые Персиваль заочно уже записал на свой счет. Он пришел сюда, чтобы стать рыцарем – им он и станет.
Ему было интересно, повторит ли Мерлин финт ушами с собакой? Персиваль слышал, как другие рекруты перемывали кости некому Галахаду, мол в собаку стрелял на финальном задании, вот же скотина бесчувственная. Доверять сплетням, как и слушать их в принципе, не стоило, но в каждой сплетне и шутке есть доля правды. Было ли такое испытание? Будет ли оно у них? И если будет, сколько секунд он должен демонстративно изображать сострадание и нежелание убивать собаку? Или может выстрелить сразу? Были и другие сплетни. О совершенно безбашенном агенте, который получил должность, не проходя финального задания. Мол повезло ему, и все тут, не он должен был стать  новым Ланселотом.
Разве судят победителей? Думалось Персивалю. Он стал рыцарем, не прошел по головам коллег, чего еще нужно? А в безбашенность Ланселота верилось слабо. Рыцарь всегда ведет себя достойно. Ланселота, в принципе, Персиваль видел, но лично представлен не был, а со стороны сложно было дать ему какую-либо характеристику, кроме разве что излишней эмоциональности и, видимо, общительности. Сам Персиваль таким болтливым и мимически способным к выражению такого количества эмоций за три минуты не был, отчего слегка даже завидовал.
Элоиза притащила ему палку, ткнувшись мокрым носом в совершенно замерзшую кисть, и Персиваль, подхватив негнущимися пальцами палку, снова бросил ее так далеко, как только смог, да еще и добавил сверху заранее слепленным снежком. Прямо в гладкий собачий бок. Не увернулась, ну и дура. Пора было идти в библиотеку, но ощущение того, что за ним следят и не через камеру а прямо так, пялясь в спину, не давало разогнуться и покинуть ступеньки. Ну, и кому пришло в голову стоять у будущего рыцаря за спиной? Откуда тут взялись самоубийцы, спрашивается?

Как долго я нахожусь в этой темноте? Я сбился со счета или даже не начинал считать? Не помню. Ничего. Ни своего имени, ни того, как выгляжу. Совсем ничего. Я помню только тьму. Я пью ее по каплям, по глоткам. Тьма уже стала моей частью, или я сам стал тьмой.
Тишина давит на меня, невыносимым грузом лежит на груди и упирается в спину острыми кольями. Но именно она поддерживает меня в этом положении, в невесомости. Иногда я вижу, как проносится вдалеке яркая вспышка света. Космос еще жив. Наш мир еще не уничтожен. Я убеждаюсь в этом и вновь закрываю глаза. Я – Создатель. И я ответственен за случившееся. Мир умирает вместе со мной. Он уже почти не дышит, задыхается. Не осталось планет, исчезли все звезды. Я едва могу поддерживать жизнь в этой галактике. Кажется, мое время кончилось. Я позволяю телу расслабиться и начинаю проваливаться в небытие. Сначала медленно, а потом всё быстрее я лечу к своей погибели. Я готов закончить свое существование, умереть вместе со своим творением. Я ослеп и перестал слышать, почти потерял способность чувствовать. В уме я отсчитывал мгновения до того, как обращусь в прах, но ее теплые руки прикоснулись к моему лицу, заставляя меня вздрогнуть и распахнуть слепые глаза. Ее я узнаю, даже когда умру. Она – Верховная. Моя мать. Я чувствую свет, исходящий от нее. Он сжигает меня и согревает одновременно. Ее губы касаются моего лба, и я улыбаюсь. Поцелуй матери это то, что может заслужить не каждый. Одновременно с этим я прозреваю и вновь получаю способность слышать, лишь для того, чтобы снова быть оглушенным и ослепленным. Взрыв, отправляющий меня в новый мир и дарующий вторую жизнь.

Келли Роджерс была человеком, который за жизнь привык показывать свою жесткость. Когда-то произошедшая революция о правах женщин в обществе сделала возможным женщине стать прокурором, и теперь многие дамы пожинали плоды своей железной воли. Но, как говорится, у каждого своя судьба, и Роджерс не жаловалась, что она не сидит дома с детьми в декрете, пока ее муж завоевывает этот мир. Ей самой нравилось его завоевывать. Все люди разные, в этом и прелесть, и не стоит равнять всех под одну гребенку. Некоторые вообще не заводят детей, некоторые вообще не выходят замуж. Почему вообще в обществе принято считать, что если у человека не появилось семьи, то он не состоялся? Посмотрите на гениальных актеров, зарабатывающих миллионы и меняющих любовниц как перчатки. Думаете они несчастны? Келли состоялась как личность, и этого ей было достаточно. Она любила тихие вечера дома, в пенной ванне, и любила побеждать в своей работе. И она обязательно победит и в этом деле.
Помощник у Хьюза был, прямо скажем так себе… У Келли тоже был помощник. В первый его день парню досталось увидеть начальницу в самом скверном расположении. Поэтому после фразы «Если ты принесешь мне гамбургер с майонезом, я отрежу тебе ноги, подожгу твой дом и посмотрю, как ты их будешь оттуда уносить.» он все сразу же понял. Однако не спасовал. Это вызывает уважение, знаете ли. Именно такой и должен быть помощник.
Как и стоило ожидать, Томас встретил своего оппонента порцией первоклассного сарказма, но увы, эти острые стрелы пролетели мимо прокурора, даже не задев ее.
- Не стоит фамильярничать, мистер Хьюз. – холодно отозвалась Келли. Он обошел стол и присел на край прямо перед ней, с деловым видом складывая свои мощные руки на груди.
- Окей, тогда кто там был если не он? – блондинка похлопала ресницами, изображая самую милую улыбку и точно так же как Томас скрестила руки перед собой. Хотелось выругаться, но дамы так не поступают, не так ли? К тому же не таким манерам учил ее отец.
Она и правда выдохнула, но с некой ухмылкой.
- Да брось, Том… - протянула прокурор, подходя на шаг ближе, - Ты себя-то хоть видел? Такое ощущение, что по тебе поезд проехался… - она прошла мимо него, коснулась рамки с фотографией, стоящей на краю стола, подняла ее, смотря на женщину, изображенную на ней. – Это она? Твоя жена? – спросила Келли. Она слышала о печальной судьбе бывшей миссис Хьюз. Это дело так и осталось висяком. – И кольцо еще носишь? – заметила она, - По-моему это тебе пора в отпуск… - она поставила фоторамку на прежнее место, - Оставь это дело. Убийца должен сидеть в тюрьме… - Келли посмотрела ему прямо в глаза, понижая голос до доверительного тона. - И ты это сам знаешь. Сделай... услугу своей совести...
Выглядит до боли глупо, уходить с головой в работу после потери близкого человека. Какое счастье, что Роджерс все это не приходилось переживать в своей жизни, никаких разрывов, разводов, дележки детей и имущества. Всем просто хочется найти счастье и любовь, но ужасная правда в том, что любовь не длится вечно. Ты не можешь контролировать жизнь другого человека. Келли отвечала только за себя, именно поэтому была довольна всем. Лучше уж не любить и не терять, чем вся вот эта драма. Она скорбно покачала головой.

PS. Давно не играла, нашла пост с исторической ролевой, надеюсь подойдет.

Мерво могут ругаться и избегать встреч,
но, в конце концов, умрут друг за друга.
По крайней мере, они знают, что такое семья.

Решать всем вместе?! Да для начала вас двоих нужно поймать, привязать к стульям в зале совещаний и уж потом, можно хоть что-то решать! Почти потеряв самообладание чуть не выкрикнула Колетт, выплеснув все эмоции, которые копились все эти годы. Однако принцесса лишь сильнее стиснула зубы, полностью сохранив спокойствие на очаровательном лице. Лишь только тонкие пальцы чуть сильнее сжали край письменного стола, на который легонько опиралась принцесса, а в глазах то и дело разгорался и потухал ураган эмоций.

Прошло чуть больше месяца, как отец отправился в паломничество, чтобы найти лекарство для королевы и почти неделя после происшествия на ярмарке, которая явно не пошла для королевской семьи на пользу и в которой сама принцесса чуть не погибла. Осознав это, она почти сутки просидела в спальне, размышляя над случившимся, стараясь понять, откуда дует ветер, кого стоит опасаться, как защитить близких и какие решения принесут ей наибольшую выгоду. И единственным правильным решением, при котором королевская семья сможет сохранить свое влияние и власть - это объединиться. При чем для успеха было достаточно их троих: Рауля, в руках которого была сосредоточена армия и тайная стража, Дамьена, на котором держался весь флот и дипломатические миссии, и Колетт, которая прекрасно разбиралась во всем остальном.

Ей казалось, что Рауль и Дамьен не до конца осознают, какой властью все они обладают и что будет, если они будут действовать как одно целое. Однако сейчас, они не могут использовать и четверть своих возможностей, ведь собрать их троих вместе - задача не из простых. И раз не получается собрать всех вместе, Колетт решила поговорить с каждым, чтобы объединить королевскую семью.

Идея была неплоха, вот только для того, чтобы поймать Рауля в его покоях, принцесса поставила на уши половину разведки и личной охраны, да и то, принцу пару раз удалось весьма умело ускользнуть от Колетт. И сегодняшняя встреча с братом - была её маленькая победа.

- Рауль, что бы хоть что-то решать, нужно хотя бы раз собраться всем вместе, со вздохом проговорила Колетт, смотря ему прямо в глаза. В её голосе не было давления или разочарования, которые так часто приходилось слышать старшим братьям. Ей пришлось слишком рано повзрослеть, ведь она видела то, чего не видели другие. Она предвидела многие события, не могла точно сказать когда они произойдут и понимала, им нужно быть готовыми к ним. Она порой и правда не понимала, как можно так беззаботно веселиться, а иногда просто завидовала, что просто не может быть такой же как они. Но она еще в раннем детстве решила, что защитит их. Именно поэтому она столько времени посвящала учебе и тренировкам, которые были весьма не просты и выматывали её настолько, что она, порой засыпала в одежде. Она просто знала свою судьбу и понимала, что за все придется платить свою цену, даже за безопасность своих близких.

- Прошло больше месяца с отъезда отца и почти неделя с происшествия на ярмарке… Её голос стал чуть медленнее, словно перед ней вновь всплыли воспоминания с 18 октября. - И те, кто это сделал, не остановятся на этом, с твердой уверенностью проговорила юная Мерво. И я их обыграю, не оставлю и шанса захватить корону Дальмаса. И мне нужна твоя помощь, продолжала Колетт, в глазах которой горело пламя столь сильной уверенности, что сомнений в её словах просто не оставалось. Я, ты и Дамьен. По отдельности нас легко одолеть, но вместе у них не будет и шанса.

Говоря это, она излучала такую силу, словно уже была королевой. Порой, она казалась высокомерной, однако то благородство и решимость, с которой принцесса говорила столь странные для её возраста вещи - просто поражали. Для неё же все это было свершившимся фактом, ведь она многое видела и просто не могла игнорировать происходящее. Она была великолепна в магии, но очень плоха в ясновидении - большинство моментов она видела весьма размытыми и почти никогда не могла определить точное время своих видений. Но порой сохранялись точные картинки, такие как её коронация, возвращение отца и их собрания, на которых присутствуют все трое. А значит этому суждено быть и лучше сейчас, пока власть не перешла в чужие руки.

- И, пусть отношения у нас далеко от идеала, но я точно знаю, что ты сделаешь все, чтобы защитить нашу семью, так же как и Дамьен и я. Говоря это, она подошла к брату совсем близко, на расстояние вытянутой руки. Она смотрела в его глаза и понимала, что он, один из самых лучших союзников, которые только у неё могут быть и не понимала, почему они не стали ближе раньше? Поверь, если бы я не доверяла тебе, я бы не стояла сейчас здесь с тобой, а искала другой способ защитить Дальмас и нашу семью. Однако этот самый простой и действенный. Мы соберем армию и покажем свою силу. С Дамьеном мы создадим совершенно новый флот, который будет больше и быстрее существующего. Придет время и мы наведем порядок во всем королевстве.

Колетт прекрасно понимала, что поодиночке они быстро проиграют эту игру. Объединившись - легко выиграют не только этот бой, но и всю войну. И никто не посмеет напасть на них в открытую, придется быть еще внимательнее, хитрее, предусмотрительнее, чем сейчас. Но они выстоят, главное верить и поддерживать друг друга.
- Рауль, ты со мной? - спросила она не сводя с него обжигающего уверенностью взгляда. Теперь уже она остановилась протянув ему руку и ожидая ответа. Она понимала, что хоть брат и не хотел вникать в происходящее, но был не глуп и чувствовал, как над королевской семьей сгущаются тучи. Во всяком случае Колетт искренне в это верила, а значит у него просто нет повода отказаться. Ведь они были одной семьей, одной крови.

Скрытый текст:

Для просмотра скрытого текста - войдите или зарегистрируйтесь.

Так дурно жить, как я вчера жила, —
в пустом пиру, где все мертвы друг к другу
и пошлости нетрезвая жара
свистит в мозгу по замкнутому кругу.

В первый раз они даже не добрались до постели. Какая постель, они даже до его Харли не добрались. Он трахал ее в лучших традициях жанра: в переулке за баром, развернув лицом к стене и прижав к мусорному контейнеру. О том, что им обоим было крайне хреново, свидетельствовало то с каким остервенение он ее драл, и с каким равнодушием она ему это позволяла. Она была пьяна в хлам и ее присутствие было чисто физическим. Ее голова была забита мыслями о том, что придется занимать денег на оплату электричества, что хочется жрать, а в ее холодильнике шаром покати, и что ее вот-вот стошнит в контейнер.
Это был своего вида механизм самосохранения выработанный с пятнадцати лет: во время секса Кристал просто выключалась, как телефон, даже не припудриваясь хорошими манерами. С ней могли говорить, а на том конце провода никого; ее постоянных клиентов это всегда потрясало на фоне ее остальной нормальной психической устроенности.
Если память ей не изменяет, то он даже не кончил. В какой то момент его бедра просто перестали биться о ее, и она поняла, что ему все это тоже не в кайф. Он сделал шаг назад, она услышала, как он застегнул ширинку. Она сказала, "Мне нужно, чтобы меня подвезли домой," натянула джинсы поверх голого зада.
Она не сказала, Джекс, мне нужно, чтобы меня подвезли домой, потому что все еще понятия не имела, как его зовут.
Он вставил два пальца в рот, свистнул так громко, что из под контейнера, испугавшись, выбежала жирная крыса, а в конце переулка кто-то начал двигаться в их сторону. Оба проводили крысу бесстрастным взглядом. На свист прибежал щуплый пацан лет семнадцати.
Джекс сказал, "Подбросишь ее до дома."
На прощание он сунул ей купюру в пятьдесят долларов. Пятидесяти долларов хватило бы на оплату электричества и на еду. Она послушно взяла деньги, но не сказала, Спасибо.
Она не таила никаких надежд на повторную встречу.

(Она не помнит, когда он поцеловал ее в первый раз, но помнит, что до этого он объелся дыни, и от его губ пахло летом и ее любимой жевачкой.
Она отпрянула, как это делают дети, когда их обнимают без разрешения, и он засмеялся. Он сказал, "Недотрогу из себя строят до того, как берут в очко, а не после."
От нее пахло дешевыми духами и недорогим сексом. Она промолчала.
Некоторые вещи не подлежат объяснению.)

Они трахаются на каждой стабильной поверхности его дома, курят травку, нюхают кокаин, пьют ром с колой, смотрят новости, и не разговаривают.
Им не о чем говорить.
Иногда он скажет, "Как там Линн?" и она ответит, что хорошо.
Иногда она огрызнется, "Мой дилер снова продал мне какую-то хуйню," и он даст ей номер другого.
На этом все. Опять молчание.

(Он говорит, "На четвереньки.")

Дразнить плащом горячий гнев машин,
и снова выжить, как это ни сложно,
под доблестной защитою мужчин,
что и в невесты брать неосторожно.

"Ты что, охуела? Не вздумай!"
Это было так неожиданно, так внезапно, что она испугалась. Не того, что он ее сейчас ударит или что... Она испугалась того, что может быть это не он? Вчерашний Джекс не был способен производить операции подобного хватания, швыряния и оранья. Ему было слишком пофиг.
Она бормочет, "Да хорошо тебе, может это даже не от тебя", будто надеясь успокоить, будто пытаясь вернуть вчерашнюю безмятежность в их сегодняшнюю безвыходность, но он смотрит на нее с такой неприкрытой надеждой и яростью, что она отводит взгляд, больше не говорит ни слова.
Она садится за стол, больше не возникает, наоборот, съеживается, пытается занять как можно меньше пространства, создать иллюзию того, что она и ее проблема и вовсе не здесь.
Он продолжает пить, а она сидеть, и все в полной тишине.
Одна бутылка текилы превращается в две, затем в две плюс бутылка Егермейстера. Она никогда раньше не видела его по-настоящему пьяным.
В какой-то момент ей надоедает происходящее. Она говорит, "Я могла бы уехать домой, в Луизиану."
Подтекст: дай мне бабок и я исчезну из твоей жизни, ты даже имени моего не вспомнишь.
Он смотрит на нее с такой язвительностью, что она может поклясться: даже цвет его глаз меняется.
Он цедит сквозь зубы, "А на хуй ты идти не пробовала?" и остается на кухне, когда она идет спать.
В ту ночь они впервые не трахаются. Она вообще не понимает, что ей там делать, если ее не будут трахать: это как ходить в школу на каникулах.
Она засыпает в верхней одежде и ей снится снег, и волки, и сырое мясо.

(Он больше не говорит, "На четвереньки," но теперь у них всегда есть тема для разговоров.)

Джекс узнает о ее беременности на третьем месяце. На четвертом Крис вымаливает у Пита кокаин, таблеток, или хотя бы травки, а он качает головой, говорит,
"Джо, из тебя получится хреновая мать. Какого черта ты портишь жизнь и себе, и Джексу, и ребенку?"
Пит возвращает ее Джексу в целости и сохранности, и если бы не ребенок, то Джекс сам вколол бы ей героина, лишь бы она заткнулась.
(Через месяц Джекс находит ее в ванной комнате: два пальца в горле, несколько нерасщепленных таблеток на поверхности унитаза, пустая бутылка из под Oxycodone в умывальнике. Она говорит, "Я не хочу...", но он уже не слушает: он обхватывает ее туловище одной рукой, волочит ее извивающееся тело в душевую кабину, вода из крана идет ледяная, выливается из ее открытого в немом крике рта вперемешку с белой рвотой. Его пальцы находят ее рот, ногти в глотке, и ей кажется, что он шипит, "Я больше не знаю, что мне с тобой делать," но ее спина крепко прижата к его груди, и ей не страшно.
Ребенок внутри нее шевелится.
Кристал не уверена, что сможет его любить.
Она не уверена, что умеет.)

На пятом месяце беременности Кристал Вуд оказывается в реабилитационном центре для зависимых. Ребенок внутри нее шевелится все больше, и Джекса нет рядом.
Она встречает Александра на сессиях групповой терапии. Он без разрешения кладет руку на ее круглый живот, констатирует, " А этого убить у тебя не получится."
За месяц в лечебнице Александр становится ее самым верным соратником. Ему она рассказывает, "Знаешь как это было? Будто в пятнадцать кто-то начал срезать с меня тоненькие кусочки. Просто маленькие кусочки, очень тонкие, как пармская ветчина. И с каждым клиентом меня становилось немножко меньше, но я думала, что это все ничего, потому что в большинстве своем я все еще была я. Когда я наконец поняла что происходит, то было уже слишком поздно. Меня осталось так мало, что сквозь меня, как сквозь сито, свободно просечивался свет. И я тщетно пыталась наполнить себя хоть чем-то, потому что ничего не получалось удержать: из меня всегда все вытекает."
"Кроме дури," внес он, и Кристал засмеялась, и Кристал заскучала по Питу, и Кристал поняла, что ее наконец-то поняли.

(Ее брат спрашивает, "У всех шлюх в друзьях только мужики?" и Кристал думает о Нине, продавшей ей Окси.
"Нет, но подруги - не друзья, а конкуренция."
Она не трахается с Питом, и Александр тоже ее не трахает, и Джекс давно перестал. Ее вообще больше никто не трахает.
Это не отменяет того факта, что для своей семьи она всегда будет просто шлюхой.)

"Нет ничего хуже, чем когда тебя не любят," говорит Александр на последнем собрании, смотрит прямо на нее, переводит взгляд на ее живот. "Когда тебя никто не любит, ты становишься злым, черствым и жестоким."
Кристал думает о Джемме, о том, с какой легкостью она любит Джекса, с какой самоотрешенностью она будет любить внука, и завидует такой безусловной любви.
Терапевт говорит, "Запомните: алкоголь - не любовь. Наркотики - не любовь. Секс - не любовь. Помните, что только любовь исцеляет нас."
Сара, хиппи лет пятидесяти, не сказавшая за четыри недели ни слова, внезапно открывает рот и роняет, слишком тихо и слишком четко, "Знаешь что? Единственная разница между любовью, алкоголем, наркотой и сексом в том, что я не знаю как это - быть любимой, но прекрасно помню как это - быть пьяной, накуренной и оттраханной."
Ее слова отзываются в каждой клетке Кристал эхом, давят на сердце и сознание эмоциональной глыбой.
Кристал по большей части молчит.

(По возвращению домой, Джекс кладет руку на ее живот и улыбается. "Добро пожаловать назад, малой," говорит он, затем добавляет, "И тебе, мамаша."
От него пахнет сладкими духами, на шее следы от длинных, острых коготков, но Крис не лелеяла никаких надежд о его верности.
Она говорит, "Мы скучали," не потому, что они скучали, а чтобы он почувствовал себя скотиной.
Он говорит, "А нехуй быть наркоманкой, тогда не скучала бы."
У него, видимо, та же цель.)

Какая тайна влюблена в меня,
чьей выгоде мое спасенье сладко,
коль мне дано по окончанье дня
стать оборотнем, алчущим порядка?

После рождения Авеля, после месяца не-материнства, после побега в никуда, Александр забирает ее к себе в Нью-Йорк со словами, "Пришла пора найти тебе новый образ. Образ, за который будет не стыдно ни тебе, ни твоему сыну."
Новый образ найти трудно: она забирается к нему в постель уже через неделю. Тогда же выясняется, что ее таланты неактуальны: Александр импотент.
Он смотрит на нее, голую в его постели, с усмешкой ехидничает, "Сколько волка не корми, он все на член лезет?"
Ей стыдно, да, но Господи, какое же облегчение она чувствует, когда он ее посылает; будто у нее открывается второе дыхание, будто она выигрывает в покер и вовремя сваливает из игры.

Ее жизнь - это череда не-до-отношений.
Александр завязывает с наркотой, но с самозабвением отдается алкоголизму.
Он говорит ей, "В отличие от тебя,  мне нечего терять."
За два года он ни разу не говорит ей, "Если бы не твоё присутствие, то я, скорее всего,  давно бы спился."
Вместо этого он говорит, "Я не люблю тебя, потому что не хочу. Это не служит никакой цели. Любить по-настоящему значит, что ты не сможешь пережить ухода объекта любви."
Он проводит два года в ожидании ее неизбежного ухода.

(Александр был далек от идеала. Его проблема состояла в том, что при желании отдать себя, он не умел отдавать, и брать не умел, только покупать. Но покупка в чистом виде отторгалась его честолюбием, покупка не подтверждала факта его уникальности, купить мог всякий. Ему хотелось не покупки, а подарка, и он силился купить этот подарок ценой финансового обеспечения и физической незаинтересованности.
Крис так и не поняла: что ей с ним делать и с чем его есть?

При том что он был совершенной противоположностью Джекса, временами он был таким же мудаком.
Однажды ночью, возвращаясь от его друзей, Крис спросила его о дешевых проститутках, стоящих ночью на шоссе в роковой одежды: сапогах, прозрачных колготках на голое тело, курточках выше пояса и улыбке до ушей. Снежинки таяли на их крутых бедрах, а у Крис скулы сводило от мысли, сколько придатков застужается каждую февральскую ночь в Нью-Йорке. Живи она здесь, она никогда не стала бы проституткой.
"Не волнуйся, им не холодно, они все на игле," утешил он ее.
Она не спросила очевидного, А ты откуда знаешь?, вместо этого поинтересовалась,
"У тебя были такие девочки?"
Он даже бровью не повел, слишком быстро ответил, "Конечно."
"Ну и как?"
"Дерьмо. Она переигрывала, и от этого было противно обоим," пауза, "Я однажды в Амстердаме брал за пять тысяч. Выброшенные деньги."
Крис представила, как он покупает почти-акробатку,  просит раздеться до гола, а потом всю ночь трахает ей мозг своими тараканами. Из чувства солидарности она съязвила,
"А ты хотел за пять тысяч купить ее чувства?"
Он пожал плечами и ответил крайне неубедительно,
"Конечно, нет, но пять тысяч - большие деньги..."
Остаток пути они прошли молча, и Крис его немножко ненавидела.)

В ее обращение виновата она одна и никто кроме нее.
Но Александр смотрит на это по другому.
Александр говорит, "Der Mohr hat seine Schuldigkeit getan; der Mohrkann gehen."
Крис смотрит на его вопросительно.
Александр не объясняет. Вместо этого он изрекает, "Мы странно встретились и странно разойдемся."
Крис доедает свой почти-сырой стейк.

Пред днем былым не ведаю стыда,
пред новым днем не знаю сожаленья
и медленно стираю прядь со лба
для пущего удобства размышленья.

Он ее целует и от его губ не пахнет ни дыней, ни летом, ни ностальгией.
Он ее целует и все ее силы уходят на подавление давно выработанных рефлексов: раздвинуть ноги, положить руку на пах, издать звук похожий на полустон.
Он ее целует и она замирает, потому что не может поверить в происходящее.

(Они смотрят Blood in, Blood out, и Джекс не сводит с экрана глаз. Он несколько раз повторяет, "Это моя любимая сцена", и Крис пытается не заржать. Фильм ужасен, но мужики от него тащатся в той же степени, что женщины от Красотки.
На экране главный персонаж выдает, "When you expect nothing and get everything, that's destiny."
Джекс многозначительно кивает в согласии.
Сдерживать смех уже невозможно.
Крис ржет в голос и давится колой.
Он говорит, "Ну ты, бля, тупая...")

Он отстраняется, а она даётся вперед, ее глаза прикрыты, ее рот полуоткрыт, и в какой-то момент ей кажется, что сейчас ее будут трахать (When you expect nothing and get everything, that's destiny), но вместо этого ее наебывают.
Ее глаза теперь широко распахнуты, рот закрыт, зубы стиснуты. Она вслушивается в его слова с нечеловеческой сосредоточностью, не шевелится, не открывает рта пока он нависает над ней, приковывая взглядом к дивану.
Она его не боится, но верит, что он отвечает за базар.

Она опять ищет слова.
Твой сын существует благодаря мне, зарождается на ее языке. Я тоже твоя семья, хочет она сказать. В тебе живет тот же монстр, что и во мне, горит в ее горле.
Вслед ему она кричит, не трогаясь со своего места, Я хочу видеть своего сына, и ее голос звенит от гнева.
Она знает, что проиграла бой, но перед ней еще целая война...